Палимпсест – рукопись на пергаменте, написанная
поверх смытого или соскобленного текста.
Из Интернета
Часть первая
Лично мне, Евгению Петрову, собственная жизнь виделась вполне удавшейся. И, действительно, грех роптать на старости лет. Внуков дождался, болячки, слава богу, пока стороной обходят. Пенсия журналистская хоть и не шибко жирная по нынешним ценам, но все же терпимо. Да и подрабатывать иногда удается. То какая-нибудь редакция газеты или журнала по крохам за очередной материал заплатят. Благо их теперь развелось достаточно. То босы партии или блока, которые рвутся к власти, пригласят перед выборами поработать на них. Если не наличкой отблагодарят, так отспонсируют издание очередной книги моих очерков о делах и людях родного города. Навар от этого, правда, нулевой. Но приятно знакомым, и на встречах в библиотеках, да в институтах подписывать и раздаривать свои книги….
Разогнала благостное спокойствие и разбередила душу неожиданная книга о судьбе украинского поэта Василя Стуса. Его имя прежде иногда встречалось мне на страницах газет и журналов. Но чаще оно замелькало в разных статьях, когда литература сбросила оковы
партийной цензуры, а страна приобрела независимость. Несколько таких общепризнанных стихотворений Стуса как-то попались на глаза в годы президентства Виктора Ющенко. Тогда поэта, затравленного в советских тюрьмах и лагерях за стремление защитить национальную самобытность, признали Героем Украины, а вузу, в котором он учился, присвоили его имя. Но те стихи показались мне слишком пропитанными злободневностью. Поэтому не царапнули и не осели в памяти. Ведь истинная поэзия должна говорить о вечном. А политика, уверен, дело временное. Настоящие художники ее избегают….
Знакомый поэт, когда мы однажды заговорили на близкую тему, посоветовал прочесть исследование Дмитрия Стуса, о судьбе и поэзии родного отца. И подсказал полное название книги: «Василь Стус: життя як творчість».
В районной библиотеке на мою просьбу развели руками. Мол, сейчас у них нет возможности приобретать новую литературу….
Болтаем про необходимость украинской культуры, а книги, удостоенной национальной Шевченковской премии, в городе не найдешь…. Пришлось идти к директрисе областной библиотеки, которая знала мои публикации еще с советских времен, чтобы выпросить книгу на неделю домой. Ее, оказывается, выдавали только в читальный зал. Когда взял книгу в руки, в голове мелькнуло: сколько же пришлось бы ходить в библиотеку даже при моем быстром чтении?....
Фолиант насчитывал триста шестьдесят пять страниц, набранных мелким компьютерным шрифтом. Вместо обычной обложки с названием и фамилией автора, увесистый том смотрел на меня личным листком из уголовного дела. В правом верхнем углу, как принято в кадровых службах еще с совковых времен, – небольшая фотография подследственного. И крупно – архивный номер документа с указанием статьи и части уголовного кодекса, по которому было начато следствие, после которого поэт отсидел восемь лет в тюрьмах и лагерях.
Дальше тоже все оказалось необычным. С первых же страниц книга захватила своей исповедальной тональностью. Удивлялся тому, как сын, с детства лишенный возможности общения с самым близким человеком, повзрослев, по стихам и поступкам отца глубоко разобрался в характере предка, причинах его странного поведения и горькой судьбы.
А еще все написанное привлекало пропитанным пониманием той горькой участи, которую накладывает природа на личность, если одаривает истинным талантом. Когда перекинул последнюю страницу, долго сидел, оглушенный всем узнанным и перечувствованным. Подобное испытал только далеким семиклассником после того как за один день, пропустив уроки в школе, проглотил «Овода». По случайному совпадению (а может быть – закономерному...?) та книжечка Этель Войнич тоже была на украинском языке. И я - русскоязычный пацан из суржиковой семьи, который только-только вернулся из эвакуации в родной город, когда закончил тот пламенный роман, с удивлением поймал себя на том, что теперь думаю и рассуждаю сам с собой на украинском….
Почему? Что сотворила тогда со мной Войнич? Как удалось ей вскрыть грунтовые воды моей родословной, удивлялся не раз позднее….
Может быть, рассказ сына о судьбе отца-поэта поразил меня еще и многими совпадениями с собственной жизнью. Оказалось, с Василием Стусом мы почти одногодки. Жили даже в соседних южно-украинских областях. Он на Донбассе, в Сталино. Я - в Николаеве, под боком у Черного моря. Временами траектории наших судеб сходились удивительно близко. Многие годы росли, как теперь говорят, в параллельных мирах. А общность всегда сближает….
Он мечтал стать журналистом, даже пробовал поступать в Киевский университет. Мне на год позже удалось такое. Тогда, как и он, безгранично верил в могущество правдивого слова. Возможность с его помощю сделать мир чуточку чище и лучше….
А вот в дальнейшем поезда наших судеб пошли в разные стороны. Захотелось вспомнить и понять, что и кто выполняет роль невидимого стрелочника, который перестраивает жизни людей на свой лад.
Поэтому книгу о Стусе перелопачивал не торопясь и ревниво….. Внимательно, присматривался к поступкам поэта. И сверял, словно в зеркале, с тем, что делал сам в то же время.
Лето голодного 1951-го. Василь у бабушки в селе на стерне собирал колоски. Дежуривший на поле объездчик догнал его и заставил выбросить собранные стебли пшеницы. Стус от досады и гнева, когда сторож отбирал у него колоски, искусал тому дядьке руки до крови….
В том же 1951 году наш класс повезли на сбор помидоров в пригородном совхозе. После работы, мы наполнили ими и прихваченные из дома торбочки. Бригадир, проверявший наше поле, заставил все вытряхнуть на землю. Через час трактор, который доставил очередную порцию тары для следующей смены, давил кучки наших томатов. Я, психуя, наблюдал, как колеса квасят самые лучшие помидоры. И молчал…
Оказывается, не шибко много радости лицезреть свое отражение…
Начало 1960-го. Солдат полковой школы, в которой проходил срочную службу Василь Стус, с Украины перебрасывают в стройбат. Он расположен на Урале. В воинской части, где все говорят только по-русски. А Василь по-прежнему общается с сослуживцами на украинском. Такое выпендривание не нравится и раздражает его командиров. Но молодой сержант не желает подстраиваться под всех. Лишь с приходом неожиданной поздравительной телеграммы из Киева от самого Малышка по случаю первой публикации стихов молодого солдата в «Литературной Украине» командование части смиряется. Стуса реже стали наказывать нарядами и гауптвахтами….
А мой призыв новобранцев из Николаева бросили в Азербайджан. Там, в учебке сержант Воеводин, с особым удовольствием из-за любой мелочи измывался над нами, салагами. Как-то я по привычке назвал сапоги чоботами.
-Что-что, - взъерепенился Воеводин. - Ты мне из советской армии хохляндию не устраивай….
И послал меня мыть туалет вне очереди….
Урок не пропал даром. Та слабая украинская лексика, осевшая в детской памяти, еще от бабушки, в армии выветрилась окончательно. И все свои очерки, которые охотно печатала наша армейская окружная газета, я посылал в редакцию только на русском…
В общем-то, в нашей семье не было особой проблемы какому языку отдавать предпочтение. И что записывать в пятый параграф….
Батя не раз пересказывал мне байки про то, как его деда Никофора Лескова в молодости по рекрутской повинности из рязанской деревни привезли в наши лысые степные края, где даже маленький лесок – редкость. В Николаеве тогда князь Потемкин на отвоеванной у турок территории заложил новую верфь. Отец красочно расписал, как тогда для холостых солдат на заводскую площадь выводили по воскресеньям крепостных молодиц из ближайших украинских деревень и заставляли брать себе в жены.
Никифор Лесков с молодой выбранной половинкой быстро сварганили дочку и сына. Повзрослев, моя бабушка, вышла замуж за запорожского казака Панаса Петренко. Так с тех пор в нашем роду не только русская кровь навсегда перемешались с украинской, но и фамилии…. Это позднее, уже, когда начал работать в редакции, мне сделали «обрезание». Из Петренко превратился в Петрова…
Кстати, дальше своего прадеда корни своего рода не знаю. Впрочем, не только я, но и все мое поколение. А кто-то из лесников мне рассказывал, если у дерева подпилить корни, оно перестает расти вверх…
После армии жизни наши выстраивались по-разному. В большом и малом…
Двадцатитрехлетний Василь, как и я в таком возрасте, потерял голову от первого серьезного увлечения бойкой медсестрой. Хотя понимал, что душевный склад у них разный и часто корил себя за бессилие преодолеть телесное влечение. Но когда после временной разлуки любимая призналась в своей беременности от другого, не колеблясь, предложил ей выйти за него замуж…
Что-то похожее случилось и у меня с первой любовью. До сих пор помню, как шла кругом голова даже от легких прикосновений к Зине. Но когда узнал: у у нее есть ребенок от первого брака, постепенно стал притормаживать….
Отлично помню, как вначале шестидесятых друзья-журналисты из нашего областного литературного объединения поза углами возмущались, когда после посещения выставки – абстракционистов Никита Хрущев дал команду запретить подобную живопись. Но не хватило мне духу написать что-нибудь злое. Хотя такие картины нравились больше традиционных полотнищ. Где у авторов все было красивым и совсем не интересным…
Промолчал и позднее. Когда начали хаять «Тени забытых предков», неожиданно разорвавших поток примитивных лент, выходивших на студии имени Довженко. А Стус поднял громкую бучу в защиту фильма, национальной культуры и представителей украинской интеллигенции, которых недавно арестовали. Хотя понимал, что в зрительном зале центрального киевского кинотеатра наверняка присутствует не один кгбист. По сути дела пошел на таран….
Вспомнилось и то, как я из Петренко стал Петровым. В конце службы в нашу часть приехал майор - главный редактор армейской газеты. Расхвалил мои материалы. Предложил перейти к ним на работу. Мол, редакции позарез нужны молодые способные журналисты, хорошо знающие армейскую жизнь. Соблазнял офицерским званием, солидной зарплатой. И я согласился. При подготовке к печати первой статьи майор позвал меня в кабинет. Одобрил написанное. Но неожиданно предложил подписать ее другой фамилией. Не Петренко, а короче – Петров. Мол, теперь буду печататься часто, а у них в штате и так глаза читателям мозолят - Шарбазян, Горадзе, да Фукельман…. Нет ни одной нормальной фамилии. А ведь главный читатель у армейской газеты – русский. Ему уже на такое указывали в политоделе….
Я рассмеялся. Мне-то было тогда по барабану. Но позднее столкнулся с неудобствами. При посещении некоторых частей и объектов требовалась заявка руководства. Ее выписывали на Петрова, так как многие знали меня по публикациям. Но пропуск оформляли в первом отделе по паспорту. Начинались недоразумения, звонки в редакцию для уточнения. Мне и майору такая канитель надоела. Он предложил переоформить и паспорт, чтобы как он сказал, улыбаясь, узаконить мое обрезание….
При очередном сокращении армии наш округ вместе с газетой ликвидировали. Я вернулся в родной Николаев и до пенсии дорабатывал в областной газете. Дома жена до сих пор время от времени стирает в буфете пыль со статуэтки Ники. Подруга Афины с распростертыми крыльями достались мне за победу во всесоюзном конкурсе коротких рассказов. Но настоящего литературного взлета так и не произошло. Хотя однажды попробовал.
Уже после демобилизации, вдохновленный победой в очередном областном конкурсе, накрапал небольшую повесть по еще свежим солдатским впечатлениям. Отправил рукопись в толстый журнал. Через полгода мне ответили. Писали, чувствуется, что автор владеет словом, может оригинально строить сюжет. Но он совсем не знаком с реальной жизнью советской армии….
Один экземпляр той не рожденной книжки до сих пор пылится где-то в кладовке. А Стус сам много раз перепечатывал свои сборники, которые не хотели публиковать украинские издательства. И даже в тюремной камере стихи не давали ему покоя….
Что отличало его от меня? Масштаб таланта и личности? Только разве такое подается измерению? В литературе, как и при материнстве, такой подход – бессмыслен. Для писателя дорог каждый выношенный им образ. Как для матери неповторим любой ребенок….
Может быть, траектория поведения каждого из нас определяется уровнем одаренности личности и степенью ее национальной чувствительности? Они тоже, наверное, повышают целеустремленность и подпитывают талант человека, подсказывают, как ему действовать. Только кто в таком случае из нас двоих выстроил свою жизнь мудрее?
Вот я со своим сыном прожил все время бок о бог. Вывозил его в коляске в парк для прогулок. Помню как на кривеньких неуверенных ножках он сделал свой первый шаг, уцепившись за мой палец. Как серьезно нахохлившись сидел над букварем. Всех таких человеческих радостей Василь Стус недополучил….
Все же, видно, Бог компенсирует недоданное. Обо мне такой книги никто не напишет. Но, может быть, истинное счастье в том, если можешь смотреть в прожитые годы без сожаления?....
Вот и по языку у меня нет с ним полного согласия. Внучка рассказывает в их универстете ликвидировали кафедру русского языка и литературы. В школах повсеместно сокращают уроки русской словестности. А в таких семьях как наша оба языка – украинский и русский, словно крылья для птицы. Сломай то или другое – нормалного полета не будет. О каких высотах в культуре и литературе тогда можно вести речь?....
Наверное, прозорливый Иван Франко оказался прав. Когда-то он заявил примерно такое: из человека, отказавшегося от родного языка можно вить веревки…. Но ведь все равно какому языку он изменяет. Украинскому, русскому или любому другому….
Наверное от прочитанного и передуманного уже в первую ночь после завершения книги в мою комнату заявился сам Василь Стус. Даже во сне я обрадовался нашей встрече. Так много вопросов всколыхнуло рассказанное его сыном….
Вошедший с вежливой осторожностью присел напротив. Улыбнулся с понимающей снисходительностью. Под левой ноздрей и на подбородке у него сохранились следы от двух темных родинок, которые я заметил, впервые рассматривая его фотографии в книге. Сейчас они походили на следы пулевых ранений. Почему-то кончик носа на почерневшем лице отсутствовал. Сразу вспомнилось: именно таким увидел отца Дмитрий в могиле под столбиком номер девять на Чусовское кладбище учреждения ВС-389/36 – лагеря с особо суровым режимом. Для эксгумации подняли крышку гроба.
- Не крышку, а вико гроба, - поправил меня тихонько Василь, услышавший мои мысли.
- Какая разница, - возразил я.
-В Украине хозяйки говорят: борщ без цибули в щи превращается…. В слове крышка что-то темное, конечное чувствуется. А вико человек даже если прикроет, оно не затмит ему мир….
Сквозь сон отчетливо вспоминался прочитанный в книге приезд сына Стуса для организации перезахоронения праха отца и его товарищей, которые вели борьбу с советским режимом за свободу украинского слова.
- Не для перезахоронения, а переховання, - опять тихонько подправил меня Василий…… Це набогато краще…. Хоронят навсегда…. А ховают люди самое ценное… То, о чем они должны помнить и не забывать.…
Позднее я начал донимать Стуса вопросами, которые давно носились в моем сознании после чтения книги про его житие, и теперь, стали рваться наружу.
Мы неторопливо переговаривались почти всю ночь, мешая русскую речь с украинскою мовою. Сердце заполняло сожаление о том, сколько мною упущено из-за слабого знания языка своих предков. Я поделился с Василием желанием написать рассказ. О прочитанной книге и нашей беседе. Кажется, даже сразу начал его. Сюжет выстраивался тяжело. И в короткие моменты пробуждения я отчетливо чувствовал равнодушную теплоту тела жены под боком…
(продолжение следует)
Немає коментарів: